Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь
в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже по семи лежит
в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни
в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых
лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен,
в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь
в тех
летах,
в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь
в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча
бывает: умы, развращенные
в своих понятиях, сердца, развращенные
в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Простаков. Странное дело, братец, как родня на родню походить может. Митрофанушка наш весь
в дядю. И он до свиней сызмала такой же охотник, как и ты. Как был еще трех
лет, так,
бывало, увидя свинку, задрожит от радости.
Стародум. Любезная Софья! Я узнал
в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят
лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так не терзало мое сердце, как невинность
в сетях коварства. Никогда не
бывал я так собой доволен, как если случалось из рук вырвать добычь от порока.
Кутейкин. Нет, милостивый господин, мой счетец зело не мал. За полгода за ученье, за обувь, что истаскал
в три
года, за простой, что сюда прибредешь,
бывало, по-пустому, за…
Последствием такого благополучия было то, что
в течение целого
года в Глупове состоялся всего один заговор, но и то не со стороны обывателей против квартальных (как это обыкновенно
бывает), а, напротив того, со стороны квартальных против обывателей (чего никогда не
бывает).
Так прошел и еще
год,
в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере того как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так
бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру не одного его, но и всех городских жителей, которые,
побывав раза два
в десять
лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит слова, а сам ничего не понимает».
В прошлом
году он оставил дипломатическую службу, не по неприятности (у него никогда ни с кем не
бывало неприятностей), и перешел на службу
в дворцовое ведомство
в Москву, для того чтобы дать наилучшее воспитание своим двум мальчикам.
— Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый
год там
бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести
в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
Кроме того, Константину Левину было
в деревне неловко с братом еще и оттого, что
в деревне, особенно
летом, Левин
бывал постоянно занят хозяйством, и ему не доставало длинного летнего дня, для того чтобы переделать всё, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал.
Но ничуть не
бывало! Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит
в первые
годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство — истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки
в пространство; секрет этой бесконечности — только
в невозможности достигнуть цели, то есть конца.
— Это первый хозяин, какой когда-либо
бывал на Руси. Он
в десять
лет с небольшим, купивши расстроенное имение, едва дававшее двадцать тысяч, возвел его до того, что теперь он получает двести тысяч.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о старине». —
«О чем же, Таня? Я,
бывало,
Хранила
в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые
года:
Была ты влюблена тогда...
Она видела мужа
в год два-три дня, и потом несколько
лет о нем не
бывало слуху.
Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три
года, лицо ее все еще сохраняло
в себе остатки прежней красоты, и к тому же она казалась гораздо моложе своих
лет, что
бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный, чистый жар сердца до старости.
А известно ли вам, что он из раскольников, да и не то чтоб из раскольников, а просто сектант; у него
в роде бегуны
бывали, и сам он еще недавно целых два
года в деревне у некоего старца под духовным началом был.
Встану я,
бывало, рано; коли
летом, так схожу на ключик, умоюсь, принесу с собою водицы и все, все цветы
в доме полью.
Феклуша. Конечно, не мы, где нам заметить
в суете-то! А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится.
Бывало,
лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то, и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то люди говорят.
На свете дивные
бывают приключенья!
В его
лета с ума спрыгну́л!
Чай, пил не по
летам.
Анна Сергеевна около
года после его смерти не выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но
побывала только
в Германии; соскучилась и вернулась на жительство
в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от города ***.
Мне тогда было всего
лет восемь, но я уже
побывал в своей жизни
в Орле и
в Кромах и знал некоторые превосходные произведения русского искусства, привозимые купцами к нашей приходской церкви на рождественскую ярмарку.
— Но
бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок
лет воспитывали
в немцах их писатели, их царь, газеты…
— Ну, рассказывай, — предложил он, присматриваясь к брату. Дмитрий, видимо, только что постригся, побрился, лицо у него простонародное, щетинистые седые усы делают его похожим на солдата, и лицо обветренное, какие
бывают у солдат
в конце
лета,
в лагерях. Грубоватое это лицо освещают глаза серовато-синего цвета,
в детстве Клим называл их овечьими.
Бывал у дяди Хрисанфа краснолысый, краснолицый профессор, автор программной статьи, написанной им
лет десять тому назад;
в статье этой он доказывал, что революция
в России неосуществима, что нужно постепенное слияние всех оппозиционных сил страны
в одну партию реформ, партия эта должна постепенно добиться от царя созыва земского собора.
— Начальство очень обозлилось за пятый
год. Травят мужиков. Брата двоюродного моего
в каторгу на четыре
года погнали, а шабра — умнейший, спокойный был мужик, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства! А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с полицией. Беднота говорит про них: «
Бывало — сами водили нас усадьбы жечь, господ сводить с земли, а теперь вот…»
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду
в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же,
в городе, выполняю, а здесь у меня люди
бывают только
в Новый
год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
— Ей-богу, правда.
В прошлом
году были
в Колпине, да вот тут
в рощу иногда ходим. Двадцать четвертого июня братец именинники, так обед
бывает, все чиновники из канцелярии обедают.
— Не могу: я у князя Тюменева обедаю; там будут все Горюновы и она, она… Лиденька, — прибавил он шепотом. — Что это вы оставили князя? Какой веселый дом! На какую ногу поставлен! А дача! Утонула
в цветах! Галерею пристроили, gothique. [
в готическом стиле (фр.).]
Летом, говорят, будут танцы, живые картины. Вы будете
бывать?
Основания никакого к такому заключению со стороны Натальи Фаддеевны не было, никто ни на кого не восставал, даже кометы
в тот
год не было, но у старух
бывают иногда темные предчувствия.
Илья Ильич жил как будто
в золотой рамке жизни,
в которой, точно
в диораме, только менялись обычные фазисы дня и ночи и времен
года; других перемен, особенно крупных случайностей, возмущающих со дна жизни весь осадок, часто горький и мутный, не
бывало.
— Да ведь мужики будут читать о том, как пахать, — чудак! Однако послушай: не шутя, тебе надо самому
побывать в деревне
в этом
году.
Вошел человек неопределенных
лет, с неопределенной физиономией,
в такой поре, когда трудно
бывает угадать
лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем.
Грозы не страшны, а только благотворны там
бывают постоянно
в одно и то же установленное время, не забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание
в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий
год одни и те же, точно как будто из казны отпускалась на
год на весь край известная мера электричества.
— У нас,
в Обломовке, этак каждый праздник готовили, — говорил он двум поварам, которые приглашены были с графской кухни, —
бывало, пять пирожных подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый день господа-то кушают, и на другой день. А мы дней пять доедаем остатки. Только доели, смотришь, гости приехали — опять пошло, а здесь раз
в год!
—
В конце
лета суда с арбузами придут, — продолжала она, — сколько их тут столпится! Мы покупаем только мочить, а к десерту свои есть, крупные, иногда
в пуд весом
бывают. Прошлый
год больше пуда один был, бабушка архиерею отослала.
— Что вы за стары: нет еще! — снисходительно заметила она, поддаваясь его ласке. — Вот только у вас
в бороде есть немного белых волос, а то ведь вы иногда
бываете прехорошенький… когда смеетесь или что-нибудь живо рассказываете. А вот когда нахмуритесь или смотрите как-то особенно… тогда вам точно восемьдесят
лет…
Я запомнил только, что эта бедная девушка была недурна собой,
лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела
в моей памяти; только Лиза никогда не
бывала и, уж конечно, никогда и не могла быть
в таком гневном исступлении,
в котором стояла передо мной эта особа: губы ее были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Во весь этот срок,
в двадцать
лет, он приходил всего раз шесть или семь, и
в первые разы я, если
бывал дома, прятался.
Погода совершенно такая же, какая
бывает в Финском заливе или на Неве
в конце
лета,
в серенькие дни.
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой живут
в городе, а
летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих
бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
Что за плавание
в этих печальных местах! что за климат!
Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били
в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не
бывает, а половина июля!
— «Теперь здесь мехов никаких не найдете…» — заметили мне. «
В Якутске не найду мехов!» — «Не найдете; вот если б
летом изволили пожаловать, тогда дивно
бывает мехов: тогда бы славный купили, какой угодно, и дешево».
Приезжайте через
год, вы, конечно, увидите тот же песок, те же пальмы счетом, валяющихся
в песке негров и негритянок, те же шалаши, то же голубое небо с белым отблеском пламени, которое мертвит и жжет все, что не прячется где-нибудь
в ущелье,
в тени утесов, когда нет дождя, а его не
бывает здесь иногда по нескольку
лет сряду.
«Как часто:
в десять или двадцать
лет?» — «Да, и
в десять, и
в двадцать
лет бывают», — сказал Льода, поглядывая на Кичибе и на Садагору.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин
лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены
в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели на две. Всякий
год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.
— Очень редко… Ведь мама никогда не ездит туда, и нам приходится всегда тащить с собой папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, — мама дня три дуется и все вздыхает. Зимой у нас
бывает бал… Только это совсем не то, что у Ляховских. Я
в прошлом
году в первый раз была у них на балу, — весело, прелесть! А у нас больше купцы
бывают и только пьют…
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто
бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым
годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя
бывала, аль забыл? Не велика же
в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать
лет проживешь, право, Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?